Одним из последних уходил транспорт «Далланд». Он шел самостоятельно, без помощи буксира. И застрял во льду на выходе из порта. Воспользовавшись этой задержкой, к пароходу по льду ринулись люди, перепрыгивая со льдины на льдину. Но лед не был сплошным, кое-где был тонким. Ледяные глыбы переворачивались в ледяной воде, и не все добежали. Только через день «Далланд» был отбуксирован на внешний рейд английским миноносцем. На нем было такое количество людей, что корабль еле-еле двигался.
В общем и целом арифметика была такая.
Не смогли эвакуироваться и были захвачены в плен три генерала ВСЮР, около двухсот офицеров и три тысячи солдат (в том числе 1500 больных и раненых, находящихся в госпиталях). Всего в плен к красным попало около 3200 белых солдат и офицеров.
Оставлено было 100 орудий разных калибров, четыре бронированных автомобиля, четыре бронепоезда, несколько сотен тысяч снарядов и патронов, огромное количество автомобильного и авиационного топлива, инженерное имущество и продовольствие с портовых складов, которое не успели погрузить на корабли. В порту остались стоять военный крейсер «Адмирал Нахимов», десантные суда типа «Эльпидифор» — № 413 и 414, подводные лодки «Лебедь» и «Пеликан», несколько неисправных пассажирских пароходов и десять буксиров и военных катеров.
Остались не вывезенными 300 тысяч пудов зерна, еще 50 пудов было обнаружено на баржах, отшвартованных в Карантинной гавани. На пароходе «Александрия» был обнаружен груз новеньких английских мотоциклетов марки «Триумф» и три тысячи пудов каменного угля. Железнодорожные пути на подступах к одесскому вокзалу были забиты составами с грузом продовольствия, эвакуированного из Киева. В числе этих грузов было обнаружено также огромное количество дров, которые не успели погрузить на корабли.
Интересна судьба «Овидиопольского отряда» — последнего отряда белых, которому удалось выбраться из Одессы. В его состав входили отряды полковника Стесселя, представители гражданских учреждений и кадеты из одесского кадетского корпуса — дети в возрасте 10—12 лет. Всего их было 16 тысяч человек, но взрослых мужчин, способных носить оружие, всего около трех тысяч. Они отступили из Одессы ранним утром 25 января и отправились по направлению к Овидиополю, откуда собирались выйти в Румынию.
Но на границе с Румынией их остановили румынские солдаты. Чтобы воспрепятствовать переходу границы, они открыли по отряду огонь. По отряду, где были дети и женщины!.. Пришлось спешно отступать. Но под селом Маяки «Овидиопольский отряд» попал в окружение красных.
Куда деваться и что делать?!. И была сделана вторая попытка пробраться в Румынию — по льду через реку Днестр. В этот раз румыны пустили в ход артиллерию. Потеряв множество людей в результате двух обстрелов на румынской границе и атак красной конницы, от мародеров из местных жителей, представители отряда капитулировали, сдавшись красным. В отряде осталось около 10 тысяч человек.
Многие офицеры — генерал Васильев, барон Майдель — покончили с собой, вместо того, чтобы сдаться большевикам. Перед тем, как отдать оружие, они пустили себе пулю в лоб. Большевики отделили детей-кадетов от взрослых и заперли в казармах в районе последних станций Большого Фонтана. Через несколько часов после этого детей накормили — провизией, оставшейся в порту. А затем отпустили по домам. Тех, кому идти было некуда, большевики поместили на территории бывших городских приютов, где собирались организовать детские дома для огромного количества беспризорных, оставшихся в городе.
К вечеру 26 января все было закончено. В Одессе прекратились уличные бои, а на всех улицах развесили красные флаги. Город перешел в руки большевиков — в этот раз окончательно и бесповоротно. Жителям огромными плакатами, развешанными на центральных улицах, объявили о прекращении огня. Теперь можно было заняться наведением порядка, собрать с улиц трупы и вывезти их за город, ну а раненых поместить в больницы.
В Одессе появились похоронные команды, которые сваливали трупы на огромные телеги, а затем везли к пустырю за Вторым Христианским кладбищем. Там, на пустыре между кладбищем и тюрьмой, были вырыты огромные рвы, куда сваливали всех убитых. Их не закапывали, а потому многие жители города шли в это страшное место, чтобы попытаться отыскать следы своих близких, пропавших без вести во время уличных боев. По окраинам рвов бросались на людей бродячие псы, роющиеся в человеческих останках. Все было кончено. Одесса попала в руки красных. Навсегда.
Глава 12
Таня с трудом толкнула тяжелую, почти вросшую в землю дверь. Ей в лицо тут же ударила смрадная, чадящая волна луковой вони, табака и перегара. В ресторанчике на Мясоедовской с дурацким названием «Картон» дым стоял коромыслом. Воры Молдаванки отмечали победу большевиков.
В низковатое душное помещение набился кто только мог, и женщин было предостаточно! Хозяин «Картона», криворукий вор по кличке Кирпич, выставил бесплатный самогон. Контрабанда самогона, привезенного из деревень, была очень выгодным делом. Промышляли этим коренные обитатели Молдаванки, в том числе и Кирпич. И сейчас, празднуя победу большевиков, он расщедрился и выставлял самогон ведрами.
Таня знала, что Кирпич и его люди были в одном из штурмовых отрядов, организованных большевистским подпольем. И во время уличных боев им удалось награбить так же много, как и всем остальным. Мародерствовали открыто: вооруженные бандиты врывались в квартиры и забирали все, на что глаз падет. Большевики позволяли им это.
Глупые, необразованные и недальновидные воры с Молдаванки думали, что так будет всегда. И принимали власть захвативших город большевиков как власть своих.
Таня разглядела за одним из столов Коцика и Топтыша. Раскрасневшиеся, пьяные, в расхристанных на груди косоворотках, несмотря на январскую стужу, они горланили песни и чувствовали себя настоящими королями, которым по колено было целое море! Таню почему-то ужаснуло это тупое бесстрашие, в котором ощущалось больше отчаяния, чем свободы. А сколько сюда набилось таких, как они! Очень много было большевиков — из числа тех, кто вошел в город среди воинских отрядов. Они совершенно не умели пить — разучились за долгое военное время, когда водке часто негде было взяться, — и отличались от бандитов абсолютно осоловевшим видом и полной бессвязностью речи. В большинстве своем туповатые жители деревень, они погружались в жизнь, о которой не слышали никогда, но которая манила их, как мотылька манит яркий огонь. И они пропадали, как эти мотыльки, упиваясь непонятной, необъяснимой свободой и не понимая, что с ней делать, где они находятся и почему.
Тане все они вдруг показались овцами, которых ведут на убой. Стадом тупых безмозглых овец, блеющих свою невнятную песню по знаку жестокого поводыря, ведущего их не на цветущий луг, а на бойню.
Было отвратительно чувствовать пустоту и никчемность этой чужой загульной жизни, когда большинство присутствующих здесь даже не понимали, с кем они пьют и почему.
Таня разглядела кривого Кирпича, который, высоко подняв в руке пивную кружку, наполненную не пивом, а самогоном, горланил какую-то разухабистую блатную песню, а несколько большевистских солдатиков в отобранных у белых офицеров шинелях, но уже драных, пытались подпевать ему, постоянно падая лицом на стол.
Она подумала: как страшен этот контраст — дешевые бандитские кабаки, где сивуха льется рекой, и заваленные трупами улицы, которые еще не успели убрать, и мертвые тела в порту, сваленные в кучу... Это царство абсурда, слившись воедино, представляло такую отталкивающую реальность, что у Тани просто спала с глаз пелена. Она никогда не идеализировала ни красных, ни белых, но должна была находиться в этом мире. И понимала: не в ее силах что-либо изменить.